Астафьев Виктор Петрович - Женилка
Виктор Астафьев
Женилка
Выдавая дочерей замуж, бабушка непременно давала каждой швейную
машину. Уж как они с дедом изворачивались, где какую копейку наживали и
копили, мне неизвестно, но машинка под названием "Зингер" у каждой замужней
дочери была. Скорее всего, сами же дочери, нанимаясь в няньки и поденщицы,
на подрядах, работая в лесу и на пашнях, на пилке дров и сторожбе,
случайным заработком деньжонки прирабатывали и тащили их в семью, бабушка
завязывала денежки в узелок и до поры до времени запирала их, прятала в
недрах своего знатного сундука.
И вот одна машинка вернулась в дом - мамина. И всякий раз, садясь за
нее, бабушка начинала причитать: "Да, Лидинька, да, страдалица ты моя, твою
вот машинку сплатирую, свою-то пришлось променять на хлеб в тридцать
третьем, голодном годе, ты уж меня, грешницу, не осуждай, безвыходно было
положение, примерли бы и Витьку уморили бы, прости, доченька, прости..."
И роняла слезы на машинку, на колесо ее блескучее, на материю, которую
строчила иль чинила чего. Но хуже дело было, когда бабушка садилась за
машинку молча и молча плакала, темнея лицом, и гнала меня вон, хотя и
знала, как я люблю смотреть и слушать, когда машинка стрекочет и шьет.
Слава Богу, в силу любвеобильного характера и говорливого ее языка,
такое случалось редко. Она любила работать, рассуждая с собою самой, коль
слушательница попадалась - еще лучше.
- Вот скажи ты мне, девка, чё это тако? На одного человека шьешь, все
время нитка рвется, узелкам берется, машинка уросит, иголки ломат, то и
дело мажь ее, а иголки ныне в городу и масло копеечку стоят немалую. - И
бабушка тут же начистоту перечисляла всех ей в деревне известных граждан,
на которых трудно шить и лучше имя отказать, на заказ не зариться.
Уж какие там были заказы от деревенского люда - наволочку для подушки
прострочить иль занавеску-задергушку, детское платьишко, кофтенку, реденько
штаны иль рубахи, но этих ответственных заказов бабушка избегала.
- Кака из меня швея-портниха! Самоуком до чего дошла, то и по руке. А
ну как спорчу, чево не так и не туда пришью, чем рассчитываться за порчу?
Не-ет, девка, машинка все знат и всякий характер выявит. Вот Витька у нас,
уж вертопрах вертопрахом, пеерьвый коммунист после Ганьки Болтухина, а
шьется на ево, мошенника, лехко. Вот тут и возьми за рыбу деньги!
Серчишко-то под кожей разбойника бьется мамино, видать, добро, добро, вот
машинка-то и жалет его - сироту. Штаны махом ему сшила и не перешивала
ничево, не распарывала. А штаны мужицки шить, ето, девка, грамота больша
нужна, ето сооружение сложно... Ну, вот я и думаю про себя-то, может, и на
него, каторжанца, кака страдалица снайдется вроде Лидиньки, обладит его,
огладит, приберет, человека из ево сделат...
- Я не буду жениться, говорил тебе, - тут же бросался я не первый раз
перечить бабушке.
- Дак все так, батюшко, говорят, а придет пора, женилка вырастет, и
побежишь, как Шарик наш, хвост дудкой задрамши, след нюхать. Иё искать.
- Ково иё-то?
- Известно ково, невесту, свою суженую.
- Не буду я искать! И кака это женилка? Где она вырастет?
- Как вырастет, я велю, штобы твой любимый дедушко тебе показал.
- А ты?
- Мужско это дело, батюшко, женилки показывать, мужско.
- Ага, ага, - продолжал я интересный разговор, - а Шарика кобели
вертят.
- И тебя будут вертеть, как без этого. И насшивают тебе, и синяков
наставят. Видал, воробьи во дворе как пластаются и петухи, даже быки
бодаются.
- А зачем это они делают-то?
- Кто знат?
